(Друкуємо мовою оригіналу)
Друзья, в этом письме речь пойдёт сразу обо всём, так что заранее прошу прощения за некоторую сумбурность мыслей. За аналитикой и какими-то информационными моментами мы очень часто упускаем из виду собственные эмоции и переживания, и этим текстом я хотел бы исправить этот недостаток.
В одном из своих прошлых писем я упоминал, что ни на день не покидал «ДНР» с начала войны. Это не совсем так. Однажды я всё-таки выехал из Макеевки всего на сутки. Это было ещё в октябре. Накопив немного денег, я поехал в Днепропетровск, для того чтобы выяснить для себя уже давно волновавший меня вопрос.
С начала войны я уже давно думал о том, чтобы уйти на фронт, и держало меня только одно. Ещё сидя на макеевском диване, я сформулировал для себя два вопроса, на которые должен был дать ответ до того, как переступлю линию фронта:
1. Смогу ли я убивать людей?
2. Смогу ли я убить того, кого знаю 20 лет?
И если на первый вопрос я ответил себе положительно ещё в Макеевке, то со вторым я не мог определиться, сидя за кухонным столом. Может быть, это прозвучит странно, но это так.
Можно сколько угодно кричать «Слава Украине!», но когда на тебя направлен автомат, а ты не знаешь, сможешь ли спустить курок в ответ, из-за тебя может погибнуть кто-то, кто рассчитывал на твоё плечо
Я понимал, что вокруг меня слишком много теории, и одной веры в свою правоту недостаточно, чтобы убить человека. Можно сколько угодно кричать «Слава Украине!», но когда на тебя направлен автомат, а ты не знаешь, сможешь ли спустить курок в ответ, засомневавшись хотя бы на мгновение, – из-за тебя может погибнуть кто-то другой, кто-то, кто рассчитывал на твоё плечо.
В этом случае вы не просто превращаетесь в «пушечное мясо», но ещё и подвергаете опасности тех, кто давно для себя уже всё решил.
Так я оказался на базе батальона «Донбасс».
Мне нужно было максимально далеко отойти от тех, кого я встречал каждый день в форме «ополченцев», чтобы понять: только ли эмоции и привязанность не дают мне перерезать им горло?
Мне нужно было максимально далеко отойти от тех, кого я встречал каждый день в форме «ополченцев», чтобы понять: только ли эмоции и привязанность не дают мне перерезать им горло?
Я прибыл на «Росомаху» под вечер, и его остаток провёл на берегу Днепра, пытаясь, наконец, определиться для себя с тем, ради чего и приехал сюда. Но, на удивление, таким молчаливым и задумчивым я здесь был не один. После ужина многие из добровольцев растекались по набережной в пределах базы и просто молча смотрели на розовевшую воду. У большинства из них была похожая история.
Кроме общей причины, которая бы объединяла всех, – а здесь это была война – у каждого из нас найдётся с десяток своих собственных, и, может быть, именно поэтому большинство были здесь столь молчаливы
Близкие многих, включая моих собственных, не знали, где находятся их мужья, сыновья и братья. У «Изюма» (а мы знали друг друга только по позывным) считали, что он строит дома где-то под Киевом; родственники «Лиса» думали, что он уехал на заработки в западную Украину; ну а сам я придумал целую историю о поездке в Киев к своему другу-нардепу. Так как я уже бывал в «подобных местах» за границей, то знал, что, кроме общей причины, которая бы объединяла всех, – а здесь это была война – у каждого из нас найдётся с десяток своих собственных, и, может быть, именно поэтому большинство и были здесь столь молчаливы, особенно не интересуясь прошлым других.
Ситуация с добровольцами на тот момент была крайне неоднозначной. Боевики наступали почти на всех направлениях, время от времени ведя беспокоящий огонь в сторону близлежащих пропускных пунктов и позиций ВСУ. Однако на самой базе мне сразу же пояснили, что следует набираться терпения, если я всё же решу остаться. Помню, как комвзвода сказал буквально следующее:
«Некоторые из нас здесь неделю, некоторые – две, а некоторые – полтора-два месяца. Сидим, едим волонтёрскую еду, бегаем с палками вместо автомата по полю и ждём».
Я попытался узнать, чем вызвано такое положение, ведь людей на фронте и без того не хватало, чтобы ещё держать две сотни резервистов без дела в казармах. На что получил в ответ лишь недоумённое пожатие плечами.
Если говорить откровенно, то я чувствовал небольшой дискомфорт среди этих людей в силу своей специфичности. Там были парни из «Правого сектора», из сотен Майдана, добровольцы из разных частей Украины. Часть говорила на русском, часть на суржике, а один на таком «западенском», что я едва сумел понять от него, что назначен в наряд чистить чеснок. Поздним вечером прибыл совсем молодой паренёк, лет 19-ти – 20-ти, с явным высшим образованием на лице – помню, как я ещё в шутку подумал, что, наверное, только что с университетских пар.
Потом меня вдруг почти бросило в жар от мысли «а какого чёрта он вообще здесь делает! Что он сможет, кроме как сыграть на рояле и погибнуть в первый же день?»
Но потом меня вдруг почти бросило в жар от мысли «а какого чёрта он вообще здесь делает! Что он сможет, кроме как сыграть на рояле и погибнуть в первый же день?»
Уже посреди ночи, в которую я почти не спал (не только из-за пенопласта под спиной), я, наконец, сказал себе чёткое «нет»
В общем, от всех этих мыслей у меня просто разболелась голова, и уже посреди ночи, в которую я почти не спал (не только из-за пенопласта под спиной), я, наконец, сказал себе чёткое «нет».
И меня вовсе не смущали слова комвзвода «таких, как мы, в плен не берут» – со страхом смерти у меня никогда не было проблем, и об отношении к добровольцам в «ДНР» я уже был наслышан. Но я постоянно прокручивал в голове лица тех, кого мне, возможно, придётся убить, уже стоя максимально близко к фронту, а не просто лёжа у себя на диване, – и понял, что в отношении них я точно не смогу нажать на курок. Так мной был выбран иной вариант, часть которого вы наблюдаете здесь, в этих письмах.
Мне жаль лишь того, что пришлось обмануть парней из «Донбасса», не назвав им истинной причины отъезда
Я совершенно не жалею о той поездке, хотя и выпал после неё из жизни почти на полмесяца с серьёзным бронхитом, – мне жаль лишь того, что пришлось обмануть парней из «Донбасса», не назвав им истинной причины отъезда. Но я понимал, что мне с трудом удастся им объяснить, для чего я всего на сутки притащился в такую даль, лишь почистив чеснок и подарив каремат и аптечку.
О дороге назад можно, наверное, было бы написать отдельное письмо.
Донецк в тот день уже горел. Буквально за полчаса до нашего приезда Марьинку обстреляли, и из неё тянулись чёрные ручейки дыма, отчего водитель вынужден был сменить маршрут. У блокпоста «ДНР» стоял всё тот же печально известный расстрелянный автобус «Правого сектора», а вместо трупов под ним лежали манекены со вставленными в них украинскими флажками. На сам автобус чёрным маркером было нанесено «смертники». Километровые очереди, постоянные проверки прямо у окопов и зарытых танков, и задымлённый Ленинский район, которому в тот день серьёзно досталось. А на самом «Южном» прибывшие из Днепропетровска, не привыкшие к нашим реалиям пассажиры стали просто разбегаться в панике, так как рядом, из-за парка, работала тяжёлая артиллерия, а в ответ падали снаряды из всё ещё оборонявшегося Аэропорта.
Что ж, такова история того дня – моя собственная история, сложенная из сомнений и размышлений об этой войне.
Джерри Томс, безработный, город Макеевка
Думки, висловлені в рубриці «Листи з окупованого Донбасу», передають погляди самих авторів і не конче відображають позицію Радіо Свобода
Надсилайте ваші листи: DonbasLysty@rferl.org
