«Война стала для многих надоедливым фоном» – автор карикатур на Гиркина, переживший плен

Віталія Томахів

(Друкуємо мовою оригіналу)

В этот день шесть лет назад он попал в плен в Донецке. Его похитили, били, имитировали расстрел и держали на солнцепеке в железном ящике.

Речь о художнике Сергее Захарове: летом 2014-го, в первый год войны, он вместе с писателем Сергеем Мазуркевичем основал в Донецке арт-группу «Мурзилка». На улицах города стали появляться фанерный Гиркин, «Моторола», Шариков из фильма «Собачье сердце» в форме «ДНР»... Вскоре художника, конечно же, разыскали – и начались пытки. Он провел в застенках полтора месяца. После освобождения из плена, уже живя на свободной территории, Сергей Захаров изобразил пережитое в особом жанре искусства – графическом романе. В 2016-м вышла книга «Дыра» (собственно там вы можете прочитать, как автор выбрался из тюрьмы), а в 2017 – «Перехрестя». Это роман о переселенцах, военных, бывших пленных и других людях, пострадавших от российской агрессии на Донбассе. В частности, это истории об издевательствах над гражданским населением.

Мы встречаемся с Сергеем на Подоле. В руках он держит картину с собственной подписью. На разговор приглашает в пространство, которое организовал с друзьями: несколько минут ходьбы – и мы в галерее «Укрмакровсесвіт». Чай в железной кружке, уют на кухне, я включаю диктофон.

– Все истории из «Перехрестя» – реальные, но я многих деталей могу не знать, так как я только технический исполнитель, то есть я рисовал рисунки к уже рассказанным историям.

Если вспомнить 2014 год, как все начиналось – началось все еще с событий на Майдане: начали разделяться взгляды, хотя тогда Донецк жил обычной жизнью, и люди просто смотрели эти события по телевизору. Но при этом уже тогда были какие-то сторонники «русского мира», и были люди, которые понимали, что Украина – это страна, которая заслуживает стать действительно независимой.

На тот период уже даже в каких-то дискуссиях с товарищами начались образовываться «лагеря». На самом деле, я был воодушевлен теми героями – пойти против вот этой махины государственной без знания того, чем все закончится, – это героизм. Понятно, сценарий (оккупации Донецка – ред.) уже прописывался, что все было подготовлено. Но именно на тот момент для обычного человека не было понимания, что происходит: к примеру, собрались какие-то люди под администрацией, и вдруг в их руках появляются автоматы. До этого можно было увидеть только какие-то «дубинки» и считать этот каким-то карго-майданом. Такой вот был антураж. Когда уже появились люди, которые расхаживали с автоматами, стало тревожно. А сначала все было не настолько очевидно – все началось со Славянска и воспринималось «далеко». Когда позже из Славянска зашли военные, тогда уже было полное понимание того, что город потерян. Город в оккупации. В моем городе война.

– Наверно, немногие предполагали, что война не будет длиться настолько долго. Но особенно трудно в то время пришлось именно людям, которые жили в восточной части Украины. Думали ли люди, как долго будет длиться их пребывание вне дома?

– Ну каждый надеялся, что это очень быстро закончится. Потому что на тот момент город опустел. Большинство людей временно выехали из города, просто «пересидеть», месяц-два, максимум. Некоторые к родственникам поехали в другие города с одной сумкой, а потом просто не вернулись, потому что некуда было возвращаться. На начальных этапах казалось, что никакого труда не представляло покончить с этим каким-то силовым образом. Ну а потом... уже все.

– Искусство лечит?

– Да. Даже когда я был в этих подвалах, я понимал уже – это надо нарисовать. Это как история, как документалистика. Но все равно, когда ты рисуешь, то какие-то страхи и переживания на задний план отходят. Такая психотерапия.

– О чем вы думали в плену? Ведь когда боевики пытаются в какой раз инсценировать расстрел – мир, наверное, воспринимается совсем по-другому.

– Когда ты в такой ситуации, абсолютно новой для тебя... в первый же день ты еще дома завтракал, а днем тебе уже «выводят на расстрел». Но у человека есть какие-то защитные свойства, когда ты начинаешь смотреть на это все со стороны. Просто включается функция выживания у организма. Когда была попытка расстрела – уже такая, серьезная – то ты думаешь, что все, сейчас нажмется курок, и мозги твои просто – по стене. То есть всяких кинолент жизни, как в фильмах, не было. У меня было довольно-таки реальное восприятие того, что, происходит. И никаких философских размышлений.

– Как возникла идея рисовать события, в какой-то мере «фильмировать» их?

– Сначала я просто делал рисунки и зарисовки. Была мысль оформить это как-то, но мысли о том, чтобы делать именно графический роман, не было. Потом, когда я уже какой-то объём нарисовал, «Люта справа» (киевское издательство – ред.) сделала издание. Дальше я уже больше изучал этот жанр, понимал, что это крутая штука. И уже второе издание – переформатировал. Его издавало уже Министерство информационный политики. Это издание было переведено на 8 языков, в том числе арабский и китайский.

– Как считаете, больше эмоций у реципиента может вызвать изображение или слово?

– Рисунок. Даже когда есть текст, то первым делом люди смотрят на то, каким изображением подкрепленный текст. Однозначно рисунок.

– Что конкретно вы хотели бы как автор, чтобы понял/почувствовал человек, когда смотрит на ваши рисунки в романе?

– Если говорить именно о тех рисунках, что в романе, то это больше о фиксации. То есть, это документ, где зафиксированы действия, преступления. Именно то, как это происходило, как выглядело внутри.

Ни один оператор или фоторепортер не смог бы визуально сделать эти картинки более реальными. Даже когда люди, которые были в плену, рассказывают и описывают, то, что происходило, то каждый человек, который слушает, по-своему будет в голове это визуализировать. Только художник может сделать более конкретную и детальную фиксацию событий – больше некому. То есть, это такое визуальное фиксирование всех мест и происходящего. В романе были и более мирные истории. Несмотря на это, мне было легче изобразить те истории, где герои были в плену. Потому что мне это ближе.

– Сейчас многие люди забыли о войне, привыкли к ней. Возможно, вы думали о каких-то способах, связанных именно с искусством, как напоминать о ней?

– Этих людей можно понять. Война стала для них каким-то надоедливым фоном. Мне кажется, пока война реально не постучится в дверь к тем людям, никто и не вспомнит. Это и не хорошо, и не плохо. Это – нормально.

Но другое дело – иметь свою позицию. Мы живем в такой стране, где нужно отстаивать свою свободу. И если вы хотите, чтобы ваши дети, внуки, правнуки жили в нормальной стране – нужно непременно в этом участвовать. Эта «отстраненность» очень сильно «аукается». Так же, как те люди, которые зацепились за «совок» и «русский мир». Они же просто перечеркнули своим внуками будущее. Так же можно сказать и о тех людях, которые находятся здесь и думают, что война — это не их проблемы.

– Есть что-то, что Украина уже сделала для восстановления справедливости в делах гражданских, которые в оккупации пострадали от насилия? Возможно, в отношении вас самих: вы чувствуете справедливость?

– Вообще ничего не чувствую. Государственной поддержки нет. Как и в 2014 году – всем занимаются волонтеры. Только когда начались какие-то официальные обмены, тогда поддержка со стороны государства, может, немножко почувствовалась.

– Люди в Донецке живут в страхе, это понятно. Почему, по вашему мнению, несмотря на этот страх и очевидное беззаконие вокруг, оккупация российских гибридных сил все же имеет своих сторонников среди местных?

– Ну я не меньше их здесь встречаю, и это меня больше волнует. Моя четкая позиция – недавние выборы президента – это то же самое, что было в Донецке на этом «референдуме». Когда есть выбор – оставаться в прошлом либо заниматься будущим, большинство людей, в силу своего пассивного существования, выбирают прошлое. Потому что прошлое – понятное, не страшное, а будущее – всегда пугает. Новое всегда будет пугать.

– Следите ли вы за культурно-художественной жизнью Донецка сейчас? Там же и сейчас проходят какие-то представления, приезжают российские художники, работает театр. Каково ваше впечатление от этого?

– Ну за расписанием в театрах – прям не слежу (смеется). Но, что точно скажу, культура, даже в режиме диктатуры, она будет всегда. Это неотъемлемая часть человеческого существования.

– Что изменилось по сравнению с довоенными годами?

– К примеру, фонд «Изоляция», даже для довоенного Донецка – это что-то космическое. Что-то очень крутое и новое. (Территория музея была захвачена гибридными формированиями, теперь там тюрьма, фонд переехал в Киев – ред.)

– Обложка для книги Станислава Асеева «В изоляции» – это ваша работа. Что означает этот рисунок? Какие метафоры там заложены?

– Да, там есть такая курица с двумя головами, думаю, понятно, почему двухголовая. Это прототип двуглавого орла. Есть также перевернутый мир. С таким специфическим ландшафтом.

– В связи с чем приходит понимание того, что ваше творчество – не напрасно, какая похвала для вас наиболее ценная?

– Ну, если работы покупают – это очень хорошо (смеется). Но каждый творец всегда ставит перед собой задачу больше, чем просто красивая картинка. А что касается того, что у меня останется, мой вклад, то это – уличные работы, которые я еще в Донецке делал. Для людей. Особенно когда люди, которые были еще не «зомби» – писали отзывы. Это был сигнал того, что вот – они есть, они остаются в городе и они «нормальные».

– Вы можете прокомментировать ситуацию на Донбассе во время правительства Владимира Зеленского и раньше, при президенте Петре Порошенка. Прогресс или регресс?

– Изменения что-то не к лучшему. У нас был выбор: либо человек, который неидеален, но который уже сделал много, либо... Раньше я общался с людьми, которые были на фронте в начале – и уже недавно, о том, как поменялась армия. Даже тот самый паек, не говоря уже о снаряжении и оружии. Если армия укрепляется – это уже большой плюс. Не говоря уже о безвизе, к которому все привыкли, реформе (полиции – ред.), которая, конечно, немножко обнулилась, но мы не могли себе представить раньше, что пропадут толстые «гаишники». То есть, изменения даже на таком низовом уровне. Вещи, которые очевидны.

Пришли выборы, и появилось новое приложение. Я не скажу, что оно плохое, но не в нашей воюющей стране. Это приложения для того случая, когда в стране все хорошо – и мы будем «кататься на самокате». Если сначала расставить некоторые точки: Крым – наш, Донбасс – наш, тогда все закрыто. Можем заниматься экспериментами. Но не сейчас. С точки зрения войны – это какое-то поражение, этот «мир в глазах Путина» и т.д.

– Как изменился Сергей Захаров за эти 6 лет? Это один и тот же человек?

– Разные. Я меньше иду на компромиссы даже в простых вещах. Стал более принципиальным.

Я ухожу от этого человека, который почему-то улыбается и с надеждой смотрит на этот мир. Для меня он – воин. Ведь, как ни крути, у каждого из нас – свой фронт на этой войне. И занять нишу искусства в ней – важная и ответственная миссия. В голове всплывает фраза Себастиана Кербера, услышанная мной как-то в университете: «картина не может остановить пулю, но она может остановить стреляющего».